Ухабы не светлом пути / 13 Июня 1935 / История Ульяновска / Годы и люди

В середине июня 1935 года, а именно тринадцатого числа, начальник ульяновского горрайотдела милиции получил из прокуратуры секретною инструкцию. В ней сообщалось, что «в связи с поступившим дополнительно циркуляром Край. Прокурора, все дела о преступлениях, связанных с избиениями, истязаниями колхозников, имеющими должностной характер, когда колхозников избивает непосредственное начальство – пред. колхоза, зам. пред., бригадир и др. должностные лица колхоза, дела, по производстве предварительного дознания, при подтверждении факта преступления, направлять в Прокуратуру для передачи на расследование Нар. Следователю (дела должностные).

Другой вид подобного преступления, когда единоличники кулацко-зажиточной части села, лица, враждебно настроенные против Советской власти используют описанные выше факты преступлений об избиениях колхозников, как средство агитации против колхозного строительства, создания невозможных условий работы, террора наиболее активных работников колхоза, тут уже имеются налицо контрреволюционные действия, направленные на разрушение колхоза.

В первом и во втором случаях, при возникновении дел, необходимо немедленно сообщать в Прокуратуру для донесения в Край. Прокуратуру. После срочного производства предварительного дознания, материал направить в Прокуратуру для передачи на расследования Следователю или в Сектор НКВД.

На основании изложенного, прошу сделать соответствующее распоряжение работникам РКИ милиции.

Такие дела, как, например, по обв. Борисовых Вас. И Сем. Об избиении единоличниками колхозника Лаврентьева, по ст. 74 УК, проходят в обычном порядке».

Из сказанного следует, что в повседневном общении рядовых колхозников с начальством рукоприкладство было делом обычным, поскольку таковое начальство, видимо, считало, что большевистским словом и кулаком можно добиться гораздо большего, чем одним только большевистским словом, пусть даже и пламенным. В результате административный мордобой приобрел такой размах, что на него вынуждена была обратить внимание даже краевая прокуратура. Причем, не столько из-за повального унижения человеческого достоинства сельских тружеников, сколько по причине того, что всякая деревенская контра каждый подобный случай подхватывала, раздувала и использовала в разнузданной агитации против колхозного строя, то есть мордобой приобретал уже политическое значение. Поэтому дела подобного рода брались прокурорами на особый контроль и расследовались в срочном порядке. Как должностные, так и контрреволюционные.

Если-же в конфликте, пусть даже и с рукоприкладством, должностной подоплеки не было, то его следовало рассматривать, как обычное хулиганство, не наносившее ущерб колхозному строительству.

У водицы, да не напиться!

Еще одним глубоким «ухабом», грозившим если не остановить, то сильно замедлить поступательное движение в коммунистическое завтра, были разного рода злоупотребления, допускавшиеся некоторыми отдельными руководителями хозяйств, которые не распускали рук только потому, что те постоянно были заняты кое-чем другим.

Например, председатель колхоза имени товарища Молотова, член ВКП(б) товарищ Гусев, пользуясь своим служебным положением, незаконно получили 1400 рублей, которые потом списали жульническим способом, а 400 целковых ему выдали, как бедняку, каковым председатель, конечно же не был, поскольку приобрел себе велосипед, охотничью двустволку, ножную швейную машинку, доху и много чего еще.

И ладно бы только это! Собрав вокруг себя жуликов, растратчиков и прочий разложившийся уголовно-преступный элемент, Гусев творил в колхозе всякие гнусные дела.

Вот, например, колхозный завхоз, дважды судимый за хищения Илья Семенович Еремин грабил проезжих чуваш, отбирая у них порожние мешки, которые потом представлял колхозу, как купленные на рынке, за счет чего «сэкономил» себе 400 общественных рублей.

Под стать завхозу был и счетовод Баринов – пьяница и совершенно разложившийся элемент, по пьяному делу болтавший, что лично скрыл много преступлений, совершенных в колхозе. Достоверно же известно о том, что сам он присвоил 1600 рублей.

Или вот колхозный полевод, между прочим, кандидат в члены ВКП(б) Егор Иванович Белавин, исключавшийся из колхоза за расхищение имущества – 17 мешков пшеницы. А еще он задушил (?) колхозного жеребца и ранее имел участок земли. Кстати, его батюшка был убит, как бандит на большой дороге. Так, что яблочко от яблони… как говорится.

Заведующий мельницей, сочувствующий Федор Мишин разбазарил 120 центнеров фуража. Но это сошло ему с рук, поскольку мельник регулярно снабжал председателя Гусева мукой и другими продуктами.

Старший конюх Антон Архипов два раза был судим за разные злоупотребления, но якобы исправился, хотя по-прежнему ворует фураж.

Не отставали от колхозников и члены сельсовета. Например, заместитель председателя Бочкарев – бывший колхозный завхоз исключался из колхоза за расхищение вверенного имущества, но получил два года не за это, а за грабеж на большой дороге.

Или вот член сельсовета, бывший продавец кооперации Филипп Семенович Терехин на прежнем месте растратил 2100 рублей, а потом – еще 3000 уже на новом – в сельсовете. Однако, что называется, вышел сухим из воды. Да еще пристроил своего сына Зиновия в колхоз кладовщиком и учетчиком, хотя тот сжег 140 га колосьев и сметки, с которых можно было бы намолотить минимум две с половиной тонны хлеба. Однако и он никакой ответственности за это не понес. А все потому, что его отец ежедневно пьянствовал и гулял с председателем Гусевым.

Вся эта кампания постоянно занималась самоснабжением и разбазаривала общественную собственность, чем вводила колхоз в большие убытки. Так, ими было растранжирено 80 центнеров хлеба, предназначенного для общественного питания. На свои нужды разбазарили они и продукцию молочной фермы за 1934 г., а план государству выполнили, купив на рынке масла на сумму 1500 рублей и списав все это за счет колхоза. Как результат – «в счетно-бухгалтерском аппарате нет оправдательных документов на 10.000 руб.».

Все описанные безобразия творились на глазах колхозников. Однако те молчали «так как руководство зажимает критику путем применения различного рода репрессиями». Например, животновода Пасакина отвели из членов Правления за то, что тот выносил сор из избы, рассказывая о творившихся безобразиях колхозникам и жаловался властям.

Председатель ревизионной комиссии Романов и член таковой Рожнов тоже лишились своих общественных должностей, потому что Гусеву, по его же словам, грамотные люди были не нужны, а требовались малограмотные. А документы, составленные колхозными ревизорами по фактам злоупотреблений председателя, последним были уничтожены. Не удивительно, что среди колхозников пошли разговоры, о том, что лучше помалкивать, «а то эта банда согнет в бараний рог».

Ну, а что же вышестоящие органы? Они-то куда смотрели? Почему не пресекли и не искоренили? Да потому, что имели с колхоза имени товарища Молотова свой гешефт: приезжавшие с проверками бухгалтер горзагототдела Струнников и сотрудник Мещерюк, никаких недостатков в работе правления не находили, зато привозили из командировок мешки пшеничной муки.

Обо всем вышеизложенном 4 июля 1935 года начальник ульяновского сектора НКВД Эмануйлов совершенно секретной депешей сообщил ульяновскому прокурору. О реакции последнего ничего не известно.

Дайте только срок…

С той поры минул год, а проблема «ручного управления» сельским хозяйством по-прежнему оставалась насущной, о чем свидетельствует очередное уголовное дело, возбужденное 13 июня 1936-го в отношении очередного руководителя низшего звена.

На сей раз под следствием оказался председатель Подгорно-Каменского сельсовета Петр Иванович Артюхов, погоревший на борьбе за трудовую дисциплину. Дело было так: 11 мая примерно часов в десять утра, проходя по улице родного села, председатель встретил праздно шатавшегося колхозника Михаила Владимировича Погорелова.

– Почему не на работе? – Грозно спросил глава советской власти, и потребовал, – а ну, давай паспорт, потом разберемся.

Однако расставаться с документом прогульщик не пожелал, за что и был наказан ударом председательского кулака в лицо. Из разбитого рта хлынула кровь, и пока Погорелов ее вытирал, ему прилетело еще несколько «толчков».

Однако, этим экзекуция не закончилось. Борец за рудовую дисциплину приказал члену сельсовета Воронову арестовать колхозника и посадить его под замок в отдельное помещение совета, что и было исполнено. Но и это был еще н финал.

Вернувшись через какое-то время в контору, Артюхов приказал перевести арестанта из светлой комнаты в темный чулан, где Погорелов и отбывал дальнейший срок, проведя под арестом в общей сложности около шести часов – с одиннадцати дня до семи вечера.

Впрочем, неистовый председатель не только боролся с нарушениями трудовой дисциплины. Не забывал он и о воспитании подрастающего поколения.

Примерно за неделю до инцидента с Погореловым, а именно 3 мая того же года, проходя мимо сельской школы, Артюхов услышал, как два ее ученика – Усанов и Максин – пропели ему вслед частушку, в которой утверждали, будто председатель не совсем трезв. Оставить без внимания соль вопиющий факт неуважения к старшим, а равно и враждебный выпал против советской власти, Петр Иванович, конечно же, не мог. Исполняя свой председательский долг, он догнал мальчишек и, усадив обоих на дорогу, приказал Усанову громко повторить частушку, после чего наградил певцов пинками.

На этот раз новаторские методы руководства территорией не прошли мимо внимания прокуратуры и в отношении И.П. Артюхова было возбуждено уголовное дело по части 2 статьи 110 УК РСФСР «превышение власти или служебных полномочий», сопровождавшееся «насилием, применением оружия или мучительными и оскорбляющими личное достоинство потерпевшего действиями», за что слишком усердному совработнику грозил весьма широкий спектр наказаний: от лишения свободы «со строгой изоляцией на срок не ниже шести месяцев» до расстрела «в исключительных случаях». Вряд ли методы Артюхова подпадали под последнюю категорию, так что, скорее всего, дело ограничилось отсидкой.

Тем не менее, хочется надеяться, что еще одним «ухабом» на пути к социализму стало меньше.